Военно-морской флот России

Н.А. Монастырев. Гибель царского флота.

Глава I. Перед выпуском

Прекрасный майский день. Ослепительно блестят на солнце кресты Исаакиевского собора и шпиль Адмиралтейства. С фортов Петропавловки гремит пушка, фиксируя полдень.

Для нас сегодняшний день особенно радостный и поэтому лучи солнца кажутся еще более яркими и прекрасными. Сегодня нас всех произвели в корабельные гардемарины и поэтому мы с трепетом и надеждой смотрим в будущее, мечтая о желанной и манящей службе морского офицера.

После обеда я переоденусь в новую форму и уже в ней нанесу несколько визитов в городе. А завтра адмирал вручит каждому из нас предписание, распределяющее нас по кораблям. После этого нам предоставят небольшой отпуск и я успею съездить в Москву повидать родных.

В тот же вечер поезда, отошедшие от Петербургских вокзалов, понесли около сотни гардемарин в различные уголки необъятной России насладиться двухнедельным отпуском перед уходом в летнее плавание.

Какое наслаждение ехать в вагоне второго класса, причем легально! Еще вчера вагон второго класса был для нас «запретным плодом», так как до производства в гардемарины мы имели право ездить только в вагонах третьего класса. Нам доставляет удовольствие немного позабавиться над офицерами армейских полков, а пуще — над солдатами, которые часто впервые видят нашу гардемаринскую форму и не знают, как себя вести по отношению к нам. В Москве, куда я направляюсь, моряки появляются редко и их знаки различия почти никому неизвестны. Как редкому гостю гардемарину в Москве все рады, его балуют, разрешая что угодно, чем я и пользуюсь во время стремительно пролетающего отпуска. И вот я уже спешу на скорый поезд, отбывающий в Санкт-Петербург. Нежно целую маленькую ручку, держащую букетик фиалок.

Сигнал к отправлению, и поезд мчит меня на север. Короткая ночь быстро пролетает в воспоминаниях о прошлом и в мечтах о будущем. А утром — Петербург. Над городом туман. Заезжаю в корпус, чтобы привести себя в порядок, и жду приказа о распределении.

Я получаю назначение на крейсер «Рюрик», находящийся в настоящее время в Кронштадте. Через некоторое время старый колесный пароход «Котлин» уже везет меня к месту назначения. В устье Невы мимо проплывают эллинги заводов, огромные корпуса достраивающихся новых линкоров «Гангут» и «Полтава» и ремонтирующегося крейсера «Олег» — ветерана Цусимы.

При виде старого крейсера я вспоминаю рассказ одного матроса, которому привелось служить на «Рюрике» — не на том новом «Рюрике», на который я направляюсь, а на старом «Рюрике», погибшем в русско-японскую войну. Старый матрос удивительно образно рассказывал мне о гибели того «Рюрика», когда крейсер, потеряв управление, расстреливался в упор всем японским флотом, пылая в вихре рвущихся снарядов, героически продолжал бой. Уже убиты и ранены все офицеры, палубы и батареи завалены трупами, но единственное уцелевшее орудие продолжает огонь по врагу. Напрасно «Россия» и «Громобой» пытаются помочь «Рюрику», отвлекая огонь японцев на себя — железное кольцо вокруг погибающего корабля сжимается все сильнее. Он кренится, валится на борт и навсегда исчезает в бездне океана. Но остается жить его славное имя — символ доблести и чести. Именно под впечатлением этого рассказа я и решил стать моряком.

Из состояния задумчивости меня вывел голос моего сокурсника — гардемарина, ехавшего в Кронштадт этим же рейсом «Котлина». «Привет, — обрадовался он при виде меня, — на какой корабль ты идешь?» «На „Рюрик"». «Не может быть? — еще более радуется он, — Я тоже. Значит будем вместе!» «Но я что-то не вижу „Рюрика"», — заметил я, вглядываясь в корабли, стоящие на рейде Кронштадта.

Мой приятель посмеивается: «Тебя плохо проинструктировали, а мне сообщили по секрету, что крейсер стоит в доке и простоит там еще дня два — три, а потом выйдет в море. Ты знаешь, что „Рюрик" флагманский корабль? Это обещает нам замечательное плавание! Плавать под флагом самого командующего Балтийским флотом — это что-нибудь да значит!»

Приятель от восторга стал жестикулировать руками, поскольку у него не хватало слов для характеристики адмирала Эссена.

«Это настоящий моряк, — продолжал он. — Во время последней войны он был командиром „Новика" и „Севастополя". У него мы пройдем настоящую школу!»

«Я как раз вспомнил сейчас минувшую войну и старый „Рюрик"», — признался я. «Правда? — изумился мой сокурсник, — И я тоже! Но меня это совпадение больше удручает, чем радует, памятуя о судьбе старого „Рюрика"». «Не будем думать о мрачном прошлом, — сказал я. — Подумаем лучше о будущем.»

Между тем «Котлин» подошел к пирсу и мы сошли на берег. Пройдя мимо пакгаузов, миновав здание Инженерного училища Николая I, школу машинистов и памятник Петру в городском парке, мы наконец добрались до доков, один из которых был полностью занят огромным боевым кораблем с тремя широкими низкими трубами. Это и был «Рюрик». По его свежевыкрашенному корпусу было ясно, что вскоре крейсер покинет док.

Вахтенный офицер, молодой мичман из предыдущего выпуска, встретил нас на борту «Рюрика» с некоторой сдержанностью. Он уже офицер и дал это нам почувствовать. Ответив на наше приветствие, мичман кричит рассыльному: «Платонов, отведи господ к старшему офицеру!»

Через несколько минут мы предстаем перед старшим офицером. Каждый рапортует: «Имею честь доложить о прибытии на крейсер „Рюрик"!»

«Добрый день, господа!» — отвечает старший офицер, записывая наши фамилии, а затем приказывает рассыльному: «Платонов, покажи господам их помещение!»

Платонов — совсем еще молодой матрос, но уже хорошо знающий службу на корабле и все матросские уловки, — ведет нас по батарейной палубе. Мы покорно следуем за ним. На палубе темно и мы спотыкаемся на каждом шагу. Наконец матрос показывает нам наше помещение, которое будет для нас и кубриком, и кают-компанией. Мы чувствуем себя дома и нас охватывает радостное оживление. Постепенно прибывают и остальные гардемарины, назначенные на «Рюрик». Всего нас семеро. До поздней ночи мы весело болтаем, обмениваясь отпускными впечатлениями. Старшим по гардемаринской кают-компании у нас П. Фактически его власть равна нулю, а его роль заключается в том, чтобы выслушивать замечания старшего офицера и передавать эти замечания нам. Совершенствовать морскую выучку нам предстоит под руководством артиллерийского офицера лейтенанта Г. Он появляется в кубрике, когда вся наша семерка уже в сборе. Лейтенант — маленький толстяк — но держится с достоинством и уверенно. Он не кажется особенно строгим и, судя по первому впечатлению, не будет нам создавать каких-либо искусственных проблем.

Г. доброжелательно говорит: «Устраивайтесь, господа. Если вам что-либо понадобится, сразу же поставьте меня в известность. До свидания.»

Лейтенант уходит, а мы затихаем на койках. Завтра — первый день нашей службы на военном корабле.

Мы просыпаемся от пронзительного звука горнов, играющих побудку. Наш «старший», проникнутый ответственностью, вскакивает первым и довольно грубо тормошит остальных: «Поторопитесь, господа! У нас в запасе всего четверть часа. Сейчас мы будем представляться командиру корабля». Мы соскакиваем с коек и только один из нас — К. — продолжает спать. «Старший» пытается растолкать его, но К. смотрит на него отсутствующим взглядом, отворачивается к переборке и продолжает спать. Нас семеро, и командир корабля знает это.

Поэтому на церемонии подъема флага мы должны присутствовать все, а остаются считанные минуты. П. хватает бутыль с водой и выливает ее на голову соне, а поскольку это не помогает, мы переворачиваем его постель. К. падает на палубу и, наконец, просыпается. Ворча на нас, он встает и начинает одеваться.

Но вот раздается сигнал к началу церемонии и мы влетаем молнией на верхнюю палубу. На палубе построение. Подходят офицеры, на ходу застегивая портупеи кортиков, и строятся в соответствии со своим рангом. Справа строевые офицеры, затем инженеры, трюмные механики, врачи. Затем мы — гардемарины. Напротив нас — по левому борту выстроены вахтенные офицеры, караул и оркестр. Старший офицер дает команду «смирно». Появляется командир корабля, идущий вдоль строя неторопливой, валкой походкой старого моряка. Вскидываются «на караул» винтовки, офицеры и мы отдаем честь.

В тишине все замерли, и старший офицер отдает рапорт. Затем оба идут вдоль строя офицеров, держа руки у козырька фуражек. У нашей шеренги командир останавливается и старший офицер представляет нас. Командир корабля каждому пожимает руку и желает успеха. После этого командир приветствует караул, а затем поворачивается к строю матросов: «Здорово, ребята!» «Здравия желаем, Ваше Высокоблагородие!» — дружно отвечают матросы.

«Минута до восьми!» — докладывают с вахты. Склянки бьют восемь раз. «Флаг, Гюйс и вымпел поднять! На флаг — смирно!» Белый флаг с синим Андреевским крестом медленно ползет к гафелю. Оркестр играет марш «Николай I». Сотни глаз устремлены на флаг. Торжественный впечатляющий момент.

После окончания церемонии вахтенный дает команду разойтись, и палуба быстро пустеет.

«Рюрик» еще три дня простоит в доке, и у нас достаточно времени, чтобы ознакомиться со всеми помещениями и службами огромного корабля, зарисовав и законспектировав все необходимое. Но вскоре нам надоедает сидеть в доке и все сильнее тянет в открытое море.

Наконец ворота дока открываются и вода, бурля и шипя, заполняет его. Проходит два часа, и вода достигает ватерлинии, падают и относятся за корму опоры, и легкое дрожание палубы показывает, что корабль уже на плаву.

Вечером «Рюрик» выходит на Большой Кронштадтский рейд. Трубы крейсера извергают густой черный дым. Мы готовы к выходу в море и с рассветом уходим в Ревель. Между нами и берегом снуют катера, в спешке идут последние приготовления к выходу.

Холодное северное солнце приближается к горизонту. Последние лучи заката отражают тысячами огней в оконных стеклах дворцов Ораниенбаума и Петергофа и исчезая, цепляются за кресты Кронштадтских соборов. Вдали вспыхивает зарево «Северной Пальмиры», а по правому борту зажигаются огоньки форта «Красная Горка». Королева природы медленно сбрасывает сверкающее пурпурное одеяние, скользит по бескрайнему морскому зеркалу и исчезает. Ночь и тишина.

Рано утром вместе с горнами побудки с вахты раздается команда: «Все наверх! С якоря сниматься!» Пение горнов, свист боцманских дудок, топот сотен ног разбегающихся на свои посты матросов. Гремя и вибрируя, выбирается якорь-цепь. Корабль дает ход и ложится на курс. Купола Кронштадтских соборов остаются за кормой, по правому борту проплывает старый Толбухин маяк, и крейсер выходит в открытое море. Поднявшийся легкий бриз освежает и ободряет. Чувствуется прилив сил, дышится полной грудью. Настроение радостное и возвышенное. Это наш первый поход на боевом корабле. День пролетает как во сне. Поздно вечером мы проходим остров Нарген, оставляем его по правому борту и берем курс на огни Катериненталя. Еще час — и «Рюрик» грохочет якорь-цепью на рейде Ревеля.

Всем нам уже было известно, что завтра утром адмирал Эссен намерен поднять на «Рюрике» свой флаг. Однако нашу радость по этому поводу разделяли далеко не все. Присутствие адмирала на борту означает дополнительное напряжение и нагрузку по службе для каждого из членов экипажа. Старший офицер буквально падал от усталости. Мало того, что ему нужно было до утра привести «Рюрик» в идеальное состояние, он еще должен был провести совещание с командирами всех кораблей, стоящих на Ревельском рейде, встречать их у трапа, провожать и т.п.

На корабле царила обычная в этих случаях нервозная суматоха. К счастью, было известно, что адмирал Эссен мало обращал внимания на внешний лоск. Он любил флот и море, и его энергия и доброжелательность создали ему большую популярность на флоте. Во всяком случае, на «Рюрике» его любили все, хотя кипучая энергия адмирала не позволяла ему долго засиживаться на крейсере. Он постоянно переносил свой флаг на эсминцы, плавал финскими шхерами, лично руководя занятиями соединений, приучая командиров кораблей обходиться в шхерах без лоцманов. Все это производило большое впечатление на офицеров и матросов, а также и на чиновников Адмиралтейства, где адмирала Эссена скорее боялись, чем любили. По общему мнению всех служивших на флоте адмирал Эссен был именно тем человеком, который был способен возродить флот и вдохнуть в людей уверенность в свои силы после поражений минувшей войны. Зная все это, можно себе представить с каким волнением мы ожидали появление адмирала на корабле.

«Флаг на „Охотнике"!» — раздается крик сигнальщика. Стремительно приближающийся эскадренный миноносец «Охотник» уже виден невооруженным глазом. На его мачте вьется флаг командующего. Через несколько минут эсминец уже будет у нас на траверсе. Все оправляют форму, горны играют «захождение». Пение горнов доносится и со стоящих вблизи «Рюрика» линкоров «Андрея Первозванного» и «Павла I». Офицеры и матросы быстро строятся вдоль борта. Полным ходом, неся огромный бурун, эсминец проносится мимо наших кораблей. С мостика «Охотника» адмирал в мегафон приветствует экипажи кораблей. В ответ звучит тысячеголосое «Ура!» «Охотник» разворачивается и направляется к «Рюрику».

Корабельный оркестр играет любимый марш адмирала. К «Охотнику» мчится наш катер, чтобы доставить адмирала на крейсер. Игнорируя катер, «Охотник» подходит к нашему трапу, и с ловкостью юноши адмирал Эссен прыгает на трап, поднимаясь на борт без помощи фалрепных.

Рапорт командира, рукопожатия с ним и старшим офицером, обход строя. «Здорово, молодцы!» — звонким голосом приветствует адмирал команду. «Здравия желаем, Ваше Превосходительство!» — несется в ответ. Под звуки горнов и барабанов на мачте «Рюрика» взвивается флаг командующего.

С этого момента начинаются бесконечные учения. Они монотонны, бедны событиями, но именно так оттачивается боевая подготовка флота.

Быстро пролетают два месяца — бесценное время для приобретения нами опыта для будущей службы. На берег мы сходим редко, прогуливаясь для разнообразия, предпочитая больше времени проводить на борту, подолгу занимаясь и беседуя в нашей кают-компании,

В одно из воскресений июня 1912 года в Ревеле в торжественной обстановке состоялась закладка крепости Петра Великого. Стоял прекрасный солнечный день. На море — полный штиль. Свежевыкрашенные корабли с утра украсились флагами расцвечивания. Все бинокли направлены на горизонт, откуда должна появиться Императорская яхта «Штандарт».

И вот около 9 часов утра она появляется — медленно и величаво разворачиваясь на рейде. Ослепительно сверкают на солнце золоченые орлы ее носового украшения, а на мачте поднят желтый Императорский штандарт с черным орлом. На борту Государь!

Экипажи кораблей выстроились на палубах, над которыми льются величаво-торжественные аккорды национального гимна «Боже, царя храни!» Гремит залп артиллерийского салюта, заволакивая корабли дымом. Офицеры и матросы кричат «Ура!»

Белый дым салюта мешает разглядеть фигуру царя, стоящего на мостике «Штандарта» с поднятой в приветствии рукой. В этот момент каждого охватывает чувство любви и восторга. Это наш русский царь! Господин над 180-ю миллионами душ шестой части земного шара. Мы обожествляем в нем идеал Самодержавной монархии, идеал всеобщего блага и справедливости, любви к своему народу.

Однако вместе с радостью и восторгом страшное, необъяснимое чувство закрадывается ко мне в душу. Царь и народ. Да... И все же: как далеки они друг от друга. Незримая нить, соединявшая их веками, кажется готова вот-вот разорваться. И это чувствую не только я, но и многие другие...

Императорская яхта проходит мимо кораблей и исчезает за островом Нарген, где намечается продолжение торжеств. Звучит команда «разойтись» и мы расходимся по кораблю. Я и гардемарин Д. идем на бак выкурить папиросу и поделиться впечатлениями. Проходя мимо одной из групп собравшихся на баке матросов, мы слышим такой разговор: «Ну, видел царя?» — спрашивает долговязый старослужащий матрос какого-то юного новобранца. «Видел», — отвечает тот. «И как он тебе понравился?» — интересуется «старик». «Да...», — неопределенно тянет молодой матрос, а затем неожиданно спрашивает старослужащего: «Ты вот что лучше скажи. Как такая большая страна, как наша Россия, с такими богатствами и народом была вдребезги разбита маленькой Японией?»

«Это, сынок, долго объяснять, — отвечает старик, бросая вокруг настороженный взгляд, — я тебе потом расскажу...»

Мы с Д. переглянулись. Я снова вспоминаю Цусиму — гибель флота и тысяч людей, а также кровавые мятежи на многих кораблях и базах флота после проигранной войны.

«Знаешь, — говорит Д., как бы читая мои мысли, — меня постоянно преследует такое чувство, что мы пережили еще не все последствия прошлой войны. Я уверен, что в дальнейшем события будут еще трагичнее. Мы живем в очень мрачное время. Возможно, я вижу все в черном цвете — будущее покажет. Но ты сам видишь, как взбудоражены и взволнованы матросы, и при нынешней ситуации в стране их вряд-ли удастся успокоить...

Ты конечно знаешь, что произошло недавно на Черном море? Все это не так просто. Честно говоря, меня это очень тревожит. Не верится, что все само собой уладиться».

Я понимал, что Д. прав, но мое настроение было таково, что не хотелось предаваться мрачным мыслям. Дружески хлопнув Д. по плечу, я увлек его вниз, поскольку уже прозвучал сигнал «обедать», и на палубу вынесли ендову с водкой. Матросы выстроились в очередь. Баталер с блокнотом в руках следил за раздачей чарок, записывая пьющих, т.к. непьющие получали в конце месяца достаточно солидную денежную компенсацию к жалованию.

Склянки пробили полдень. Мы спустились в свою кают-компанию к нашим пяти товарищам. Их радостная беззаботность повлияла на нас, и мы перестали думать о будущем. Следуя традиции, мы пригласили к нашему столу офицера. На этот раз им оказался лейтенант Н. — веселый и остроумный собеседник. Обед прошел весело, и мы с Д. начисто забыли мрачное впечатление от сегодняшнего утра.

В этот же день Императорская яхта «Штандарт» с царем на борту отправилась в Балтийский порт для встречи Вильгельма II, прибывающего туда на яхте «Гогенцоллерн» вместе с отрядом немецких боевых кораблей. «Штандарт» эскортировали линкоры «Император Павел I» и «Андрей Первозванный», а также дивизион миноносцев.

Встреча монархов прошла непринужденно и дружелюбно. После обмена салютом, оба императора побывали на линейном корабле «Павел I». Кайзер Вильгельм и его свита очень внимательно осмотрели новый русский линкор. Какими маленькими казались наши корабли по сравнению с линейным крейсером «Мольтке» и другими гигантами немецкого флота. Вскоре визит кайзера закончился и эскадры разошлись под гром салютов...

Оба эти события очень разнообразили монотонную корабельную жизнь и на долгое время стали темой для разговоров в кают-компании. Впрочем, главной и постоянной темой было сравнение сил и возможностей нашего и германского флотов. Казалось бы, ни одно облачко не омрачало политического горизонта, но, несмотря на это, сценарии всех наших учений были подчинены задаче отражения наступления немецкого флота с запада и нанесение контрударов. Балтийский флот усиленно готовился именно к такому развитию событий...

На заключительном этапе летних учений весь флот собрался на рейде Ревеля. Предстоял интересный поход. С удовольствием повторяли мы названия городов, в которые предполагался заход, предчувствуя какие приятные сюрпризы нас там ожидают. Первыми вышли в море миноносцы и подводные лодки. Они должны были наносить условные удары по крупным кораблям во время похода, а мы эти удары отражать.

После обеда «Рюрик» снялся с якоря и вышел в море во главе кильватерной колонны из четырех кораблей. На траверзе Балтийского порта начались атаки подводных лодок. Хотя мы и были предупреждены об этом, но поняли, что нас атакуют только тогда, когда под самым носом «Рюрика» пронеслась торпеда. На какое-то мгновенье на поверхности появилась подводная лодка, которая затем быстро погрузилась и исчезла. Это была первая атака подводной лодки, которую мне удалось увидеть, и она произвела на меня огромное впечатление.

Мы находились в море более двух недель, отрабатывая различные артиллерийские и минно-торпедные задачи, маневрируя и перестраиваясь на полных ходах. Все это происходило в районе между Либавой и островом Готланд — между рифов и скал Финского и Ботнического

Наконец, закончив учения, флот собирается на рейде Ханко, чтобы отметить годовщину Гангутского сражения — исторической победы русского флота 7 августа 1714 года.

Ханко — крошечный, но красивый современный городок. Из-за небольших глубин подойти к месту былого сражения, отмеченного огромным крестом на прибрежных скалах, могут только канонерки и миноносцы. Сегодня, в 1912 году, сто девяносто восьмая годовщина битвы. Корабли подняли флаги расцвечивания. Их стальные корпуса и грозные орудия добавляют какой-то мрачной угрюмости к мистически-зловещему виду финских шхер. Снова гремят салюты. У подножия победного креста проводится торжественный молебен. Над крестом величественно парит вспугнутый громом пушек орел. Незабываемо прекрасная картина.

Двести лет назад эти же самые скалы гудели от орудийных залпов, и именно здесь Великий Петр думал о будущем России. Перед моим мысленным взором встает величественный образ великого царя. Он стоит во весь рост, опершись рукой о фальшборт галеры, шляпа брошена на палубу, и длинные волосы развеваются на ветру. Орлиным взглядом смотрит он на эскадру шведских кораблей. Как не силен враг, но его следует победить любой ценой.

Вечером в офицерском собрании Ханко состоялся торжественный ужин для офицеров и гардемарин эскадры. Кроме всего прочего Ханко — курорт, любимое место отдыхающих, где собирается летом многочисленное и весьма элегантное общество. Там можно было встретить людей из любой губернии России. Вечер предвещал много интересного и мы — молодые офицеры и гардемарины — тщательно к нему готовились. Один за другим отваливают от кораблей катера, высаживая на мол нас — флотскую молодежь. Ярко освещенный зал офицерского собрания был украшен с большим вкусом флагами и цветами. На моле и в собрании играет оркестр, и музыка плавно плывет над вечерним рейдом. Атмосфера полностью непринужденная. В собрании я неожиданно встретил г-жу С. с ее двумя дочерями, которых знал еще со времен своего детства в Москве. Я представил им своих товарищей, а затем мы до изнеможения танцевали. Особенно привлекательной была младшая из сестер — Лидия. Она понравилась нам всем, и мы наперебой за ней ухаживали. Вечер затянулся далеко за полночь. Мы проводили дам до их дачи, пригласили их на обед в кают-компанию и перед самой побудкой вернулись на корабль.

К приему гостей мы тщательно готовились. Бросили жребий, кто поедет их встречать. Декорировали катер, который доставил дам к трапу. Вечер, проведенный в нашей кают-компании, прошел также прекрасно, как и предыдущий, даже еще оживленнее. К сожалению, это была наша последняя встреча, поскольку на следующее утро эскадра уходила в Ревель, где нас ждала монотонная рейдовая служба... На рейде Ревеля произошло одно событие, которое я надолго запомнил. Как-то вечером старший офицер неожиданно вызвал к себе П., который считался старшим над нашей группой. Через несколько минут П. вернулся весьма взволнованный. Старший офицер приказал нам сегодня ночью спать в обмундировании и с оружием наготове, поскольку существует опасность мятежа матросов. Ночью я стоял вахту в каземате. В караул были набраны самые надежные матросы. Но все прошло спокойно, хотя напряжение было на лицо, и все вокруг были какими-то нервозными. Хотя ничего и не произошло, но ночь оставила очень неприятные воспоминания...

На следующее утро я увидел, как на линкоры «Андрей Первозванный» и «Павел I» поднимаются жандармы и возвращаются, арестовав двух или трех матросов, которых препроводили на стоявший поблизости на якоре миноносец. Приняв арестованных, миноносец поднял якорь и полным ходом ушел в море.

Катер с жандармами подходил и к нам, но командир «Рюрика» встретил их на трапе, о чем-то с ними беседовал, после чего катер отошел от крейсера.

Позднее я узнал, что жандармы хотели произвести обыск на «Рюрике» и арестовать подозрительных лиц. Командир категорически этому воспротивился и, не допустив жандармов на борт, взял на себя всю ответственность.

Все это было отзвуком гораздо более серьезных событий, произошедших на Черном море. Там готовился мятеж, который по своему размаху и жестокости мог превзойти бунты 1905 года. Только в последний момент, когда на одном из кораблей матросы, придя в ужас от возможных последствий, выдали зачинщиков командованию, весь мятеж удалось подавить в зародыше. Виною всего этого было, конечно, наше поражение в русско-японской войне, которое страшно озлобило матросов против командования, обвиненного помимо всего прочего еще и в совершенной профессиональной некомпетентности. В результате этого поражения Россия на какое-то время оказалась фактически вычеркнутой из числа ведущих морских держав. Когда-то третий по величине флот оказался полностью уничтоженным. Недовольством в армии и народе ловко воспользовались разные еврейские «союзы», науськивая сумасбродную русскую молодежь на свержение законной власти. Их работа оказалась более всего успешной именно на пережившем Цусиму флоте, где вспыхнула целая череда кровавых мятежей: Гельсингфорс, Севастополь, Кронштадт, Владивосток, Баку. Особенно сильный мятеж произошел на Черном море, где лейтенант Шмидт, безусловно вдохновленный наилучшими побуждениями, и мечтая о прекрасном будущем, захватил со своими сторонниками крейсер «Очаков», начав самую кровавую вакханалию в истории Черноморского флота. А еще были «Потемкин» и «Память Азова»...

Пока мятежи удавалось подавлять, но все понимали, что пожар не потушен до конца, угли тлеют, готовые в любой момент разгореться ярким пламенем.

1 августа, в годовщину сражения в Корейском проливе отряда Владивостокских крейсеров, у нас на «Рюрике» была отслужена панихида в память старого «Рюрика» и его доблестного экипажа. Матросы и офицеры горячо молились за души славных моряков, чьи тела покоились на дне далекого Тихого океана.

Героем дня стал старый кочегар М., служивший в былые времена кочегаром на погибшем «Рюрике». Этот матрос из-за своего пристрастия к вину и дракам, несмотря на впечатляющий послужной список, не имел ни наград, ни даже поощрений. Ок редко сходил на берег, но когда это случалось, возвращался на корабль пьяным до потери человеческого облика. В этот день командир решил наконец произвести старого матроса в унтер-офицеры, что было и сделано перед строем, приветствовавшим ветерана троекратным «Ура!».

К сожалению, производство послужило для кочегара новым поводом напиться. Получив увольнение на берег, ветеран старого «Рюрика» пропал, и только через три дня его отыскали где-то в окрестностях города в состоянии, не поддающемуся описанию...

Лето подходило к концу. Портилась погода. В течение недели моросил мелкий дождь, затемняя горизонт. В это время с визитом в Ревель пришла английская эскадра в составе линейного крейсера «Инвисибл» и броненосного крейсера «Варриор». Три дня их пребывания в Ревеле пролетели очень быстро. Напротив нас стоял на якоре «Варриор», и мы очень подружились с тамошними «мидшипменами», ежедневно обмениваясь визитами. На четвертый день команды английских кораблей, выстроившись на палубах, грянули в нашу честь прощальное «Ура», прощаясь с гостеприимными русскими моряками.

Вскоре после ухода англичан нам сообщили о предстоящем заграничном плавании, что было встречено с ликованием. Наша практика фактически уже закончилась, и впереди нас ждали выпускные экзамены. Наши восторги несколько сникли, когда мы узнали, что поход будет очень кратковременным, с заходом лишь в Копенгаген. А нам так хотелось посмотреть всю Европу. Мы так завидовали нашим старшим товарищам, которые побывали уже во многих странах.

Во время похода продолжались учения. Стояла прекрасная погода — большая редкость в это время года. Мы несли вахты, и вахтенные штурмана постоянно учили нас определять место корабля: днем — по солнцу, ночью — по расположению звезд.

Проходя вдоль побережья Германии, мы заметили ночью огни немецкого крейсера, следующего за нами в темноте. Утром «немец» исчез. Это вызвало небольшое возбуждение. Хотя никто еще не думал о войне, тем не менее на немцев уже смотрели, как на потенциальных противников. На следующую ночь под проливным дождем мы подошли к проливу Большой Бельт. В таких условиях, в полной темноте проход через пролив был очень опасен и труден. Командир «Рюрика», хотя и был отличным моряком, все-таки волновался и предлагал дождаться утра. Однако неустрашимый адмирал Эссен приказал идти в проливы не останавливаясь. Адмирал всю ночь провел на мостике, наблюдая за своими кораблями и радуясь, что дал им такую хорошую ночную практику.

Все прошло гладко, без каких-либо инцидентов, еще раз доказав высокое мастерство наших штурманов и хорошую маневренность кораблей.

Утром мы подошли к Копенгагену и встали на якорь под гром артиллерийского салюта. Встретили нас очень тепло. Наши миноносцы стали на якорь во внутренней гавани рядом с «Полярной Звездой» — яхтой вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, которая вместе со своей сестрой — королевой Англии — находилась с визитом на своей родине — в Копенгагене, а точнее — у своей третьей сестры — королевы Дании.

На следующий день «Рюрик» посетил датский король и императрица Мария Федоровна. Мне впервые довелось увидеть супругу царя Александра III. Она медленно проходила вдоль строя офицеров, каждому подавая руку. Все снимали треуголки и целовали кончики пальцев императрицы. Около нас Мария Федоровна задержалась, выслушав пояснения адмирала, что мы являемся гардемаринами и скоро будем произведены в морские офицеры. Мы тоже были допущены «к ручке», причем императрица каждому сказала «здравствуйте» с заметным иностранным акцентом. Потом Мария Федоровна прошла мимо матросов, кивнув им головой и произнеся несколько любезных фраз. Король Дании произнес обычное «Здорово, братцы!» с таким ужасным акцентом, что мы едва не рассмеялись. Визит Их Величеств был коротким. Они быстро уехали, провожаемые салютом всей эскадры.

Со второй половины дня «Рюрик» наводнили посетители, которым гидами служили мы, гардемарины, показывая им корабль и все доходчиво объясняя. Все это нас быстро утомило, но продолжалось очень долго — до обеда следующего дня.

Вечером третьего, заключительного дня визита адмирал устроил на борту «Рюрика» грандиозный бал. Были приглашены «сливки» местного дворянства и весь дипломатический корпус. Корабль было не узнать. Вся кормовая часть огромного крейсера, искусно украшенная и освещенная, превратилась в большой, но уютный танцевальный зал.

Около шести часов начали прибывать приглашенные. Мы насчитали более 500 человек. При появлении на палубе каждой даме преподносился букет цветов, а на рукав прикреплялась ленточка с золотой надписью «Рюрик». Это был старый обычай русского флота.

В начале вечера атмосфера была немного сдержанной, но шампанское быстро оживило холодных датчанок. Пары закружились по палубе. Вечер удался на славу и прошел отлично. Покидая корабль, дамы уверяли, что никогда так хорошо не проводили время. Русские умеют веселиться и наш темперамент одержал победу над традиционной сдержанностью скандинавок. Со всех сторон на нас сыпались ответные приглашения. К сожалению, на следующее утро мы должны были уходить...

По правому борту мимо нас быстро уходило в даль побережье Дании: замок Эльсинор — трагическая резиденция принца Гамлета, мрачный остров Борнхольм...

Через несколько дней мы вернулись в Ревель. Все гардемарины быстро сдали экзамены, после чего наша практика на борту «Рюрика» закончилась.

Я хотел сразу договориться в штабе, чтобы после производства попасть на подводную лодку. Увы, согласно инструкции, в экипажи подводных лодок запрещалось принимать молодых офицеров со сроком службы меньше одного года. Таким образом, моя первая попытка стать подводником оказалась безуспешной.

Перед нашим отъездом с «Рюрика» нас пригласил к своему столу сам адмирал Эссен. Мы были очень польщены, но вместе с тем смущены и напуганы. Сидя в адмиральском салоне, мы почтительно слушали рассказы адмирала, его начальника штаба и командира «Рюрика», вспоминавших далекие дни своей учебы в Морском корпусе. Их былые походы на парусниках мало походили на нашу практику на современном огромном крейсере. Для них большая часть службы уже была в прошлом, у нас — в будущем. И мы все мечтали прослужить также долго на флоте, как и они...

После возвращения в корпус началось распределение выпускников по флотам. Право выбора имели только отличники. Впрочем особого выбора не было: Балтика, Черное море, Каспий, Тихий океан и Амур. Большинство стремилось остаться на Балтике, поближе к столице и крупным военно-морским базам: Гельсингфорсу, Ревелю, Либаве или Кронштадту. На Каспий и на Амур охотников было немного. Что касается меня, то мне хотелось на Дальний Восток, куда-нибудь на Камчатку или Командорские острова. Но судьбу мою в данном случае решил клочок бумаги жребия, который я развернул дрожащими от волнения пальцами. Это было назначение на Черное море.

Через три дня Высочайшим указом мы были произведены в офицеры флота, а 5 октября 1912 года разъехались по местам назначения. Мой путь лежал в Севастополь.