Военно-морской флот России

Щедрин Г.И. На борту С-56. — М.: Воениздат, 1959. 

На Тихом океане

Новый корабль вступает в строй

Жаль расставаться, но задерживать не могу. Служи там так, как служил здесь. Ни пуха тебе, ни пера на новом месте! — напутствовал меня в своем кабинете командир дивизиона капитан 3-го ранга Роман Романович Гуз.

Мы со старшим лейтенантом Куликовым только что доложили о передаче и приеме дел на подводной лодке “Щ-110”, вручили написанные об этом рапорты и направились в казарму, чтобы закончить последние формальности. Новому командиру нужно было отдать приказ по кораблю о своем вступлении в должность, а мне — официально представить его команде и попрощаться с нею перед уходом.

Легко сказать — попрощаться... Команда для командира — это не просто знакомые люди, а товарищи, с которыми ты привык делить радость и горе, успехи и неудачи, в которых веришь больше, чем в самого себя, и любишь как самых дорогих друзей.

За три года командования лодкой я всей душой привязался к ее экипажу. Море роднит людей, а для нас оно действительно стало родным домом. Много тысяч миль прошла наша подводная лодка в дальневосточных водах. Мы побывали в десятках бухт, провели две зимовки за ледовой кромкой. Были в нашей службе и большие трудности, и большие радости. Все делили по-братски, а теперь...

Несколько часов назад мы возвратились из похода. Выходили специально показать молодому командиру его корабль на ходу. Ошвартовывая “Щуку” к причалу, я в последний раз почувствовал приятный холодок ручек машинного телеграфа, которые теперь уже положено держать другому. Когда лодка привальным брусом коснулась причала, мне показалось, будто я своим телом ощутил ту боль, какую должна испытывать она.

Чувство полной слитности с кораблем при управлении им пришло не вдруг. Но теперь, когда я изучил все его свойства и капризы, он кажется мне таким же живым и послушным, как собственная нога или рука. На мостике после швартовки не задерживаюсь, а, уходя с пирса, назад не оглядываюсь, чтобы не расстраиваться... Невольно вспомнил, что так же тяжело было уходить три года назад с “Малютки”.

Светлое и просторное рундучное помещение казармы, расположенное рядом с кубриком, как и все принадлежащее нашей лодке, находиться под неусыпным наблюдением молодого боцмана Геннадия Хрящева. В баталерке — так называют подводники свою кладовую — по-корабельному чисто и уютно. Цементный пол окрашен сэкономленной при доковании коричневой патентованной краской, а аккуратные занавески на окнах сшиты из материала, выпрошенного на складе у шхиперов. Мебель и другие предметы расставлены так, как это умеют делать только моряки — ничего лишнего и в то же время все необходимое под рукой.

Прежде чем подписать свой первый приказ по кораблю, Куликов еще раз с нескрываемым удовольствием оглядел баталерку, посмотрел на добротные, красиво оформленные рундуки для личных вещей команды, стол, тумбочки и стулья. Отметив про себя, что боцман не только умеет поддерживать порядок, но не забыл и своей гражданской специальности — столяра-краснодеревщика, командир улыбнулся каким-то своим мыслям, решительно взял ручку и поставил подпись в книге приказов. С этого момента уже он, а не я командует и отвечает за подводную лодку.

В казарме в проходе между койками построена команда. Представляю нового командира, обхожу строй, каждому жму руку, желаю успеха и здоровья. Много теплых и хороших слов хотелось сказать товарищам, но речи не получилось. Я посмотрел на дорогие мне лица краснофлотцев, старшин и командиров и понял: ничего не нужно говорить, все ясно и без слов. Я чувствовал, что им так же жаль расставаться со мною, как мне с ними. Все заранее обдуманные и приготовленные фразы выскочили из головы. Постоял минуту, не зная, как поступить, затем повернулся к выходу и уже на ходу выпалил:

— Люблю я вас, черти морские...

Трудно уйти от хорошей команды. А команда на “Щ-110” и впрямь подобралась отличная. Успехи и неудачей лодки люди всегда принимали близко к сердцу. Равнодушных не было. И это сплачивало экипаж, делало его сильным, способным постоять за свою честь.

В прошлом, 1938 году лодка завоевала четыре общефлотских переходящих приза, а в этом прибавлялось к ним два новых. И лодка вышла на первое место среди подводных лодок типа нашей на Тихоокеанском флоте.

Нелегко досталось нам первенство. Сколько было вложено труда и пролито пота, прежде чем мы получили право принять на сцене клуба знамя и отвоеванные у бывших победителей переходящие призы. Наши соперники — экипажи других подводных лодок — ненамного отставали от нас, и только призовые торпедные стрельбы решили вопрос о победителе в социалистические соревновании в нашу пользу. Дорого было то, что каждый член команды вложил в общий успех все свои знания и способности.

Да, нелегко уходить командиру с хорошего корабля. И все же я решил уйти, когда мне предложили пойти командиром еще не законченной постройкой подводной лодки типа “Сталинец”. Командовать новым, хорошо вооруженным, с большой автономностью плавания подводным кораблем — разве это не честь для каждого подводника?

Назначение состоялось, но на душе было почему-то нерадостно. Думая о только что оставленных товарищах, я чувствовал перед ними какую-то вину. Да и что ждало меня впереди? С какими людьми предстояло встретиться и служить на новой лодке?

Командир соединения строящихся кораблей капитан 1-го ранга Е. Полтавский встретил меня очень радушно. Когда-то мы служили вместе, и сейчас вспомнили общих знакомых, главным образом бывших командиров “Малюток”, которые, как и я, несколько лет до этого служили в дивизионе под его командованием. Полтавский интересовался судьбой каждого из нас и радовался нашим успехам. Обстоятельно ознакомив меня с условиями прохождения боевой подготовки, правилами взаимоотношений с администрацией завода, командир соединения поставил мне задачу: со всем экипажем детально изучить технику, поступившую на вооружение новой подводной лодки. В командование мне было приказано вступить немедленно.

Командиры боевых частей еще не назначены, да и команда далеко не укомплектована. Мне представляет личный состав сверхсрочник с орденом Ленина на груди и двумя шевронами на рукаве кителя. Еще до того как он назвал свою фамилию, я догадался, что это боцман мичман Дорофеев, удостоенный в 1936 году высшей правительственной награды и бывший на приеме в Кремле с группой лучших младших командиров флота. Приятная неожиданность.

На правом фланге стоит главный старшина. Лицо этого, чуть заметно улыбающегося человека мне тоже очень знакомо. Не нужно и напрягать память. Это тот самый бывший краснофлотец трюмный Константин Рыбаков, так толково обслуживавший механизмы в штормовом, трудном зимнем походе одной из “Щук”, в котором несколько лет назад мне случайно довелось участвовать. Замечательно! С такими специалистами, как эти двое, не пропадешь!

Обхожу строй, узнаю фамилии остальных старшин и краснофлотцев. Затем представляюсь команде и кратко рассказываю о себе: звание, как видите, капитан-лейтенант, член партии, был комсомольцем. Возраст 27 лет. До военной службы окончил мореходное училище в городе Херсоне. Плавал в торговом флоте матросом и помощником капитана, до старшего включительно. После призыва в Военно-морской Флот стал командиром. Сейчас назначен к вам, будем служить вместе.

Вечером после комсомольского собрания по просьбе краснофлотцев рассказываю им, как экипаж “Щуки” боролся за первенство на флоте. Слушали очень внимательно, а когда я закончил свой рассказ, секретарь комсомольской организации Магдалинин заявил:

— Мы тоже будем хорошо служить. А когда начнем плавать, знамя к нам перейдет.

Некоторые его поддержали, остальные молчали.

— А вы как думаете, товарищи, завоюем первенство?

— Думаю, что плаваем мы еще очень мелко, товарищ командир, — ответил торпедист Новиков. — Не о первенстве нам сейчас думать нужно. С изучением специальности у нас плохо, до сих пор все только чертежи мусолим, живого торпедного аппарата не видели.

— В море многие ни разу не были, — вставил электрик Дерендяев.

С этого начался очень острый, страстный и интересный разговор о неполадках в обучении личного состава. Много полезного узнал я из этой беседы. А самое главное — понял: будет на лодке команда не хуже той, от которой я только что ушел. Люди горят желанием учиться, плавать и выполнять задачи так, чтобы можно было гордиться своим кораблем.

— Что же, будем надеяться со временем стать первыми. Хотя это, конечно, легче сказать, чем сделать. А в вашей хорошей службе не сомневаюсь. Иного нам ни комсомольский, ни воинский уставы и долг не позволят, — сказал я в заключение,

С этим согласились все.

Побывал на заводе, познакомился со строителем корабля инженером Владимиром Игнатьевичем Судоргиным. Это человек среднего роста, стройный, худощавый, С энергичным открытым лицом, спокойный и рассудительный. Через несколько минут после нашего знакомства он пригласил меня на площадку осмотреть лодку.

Строго говоря, лодки еще не было. В отсеках длинного, веретенообразного корпуса лежало различное оборудование, которое после разборки нужно было установить и смонтировать. Наверху, где положено быть надстройке и палубе, вспыхивало яркое голубоватое пламя электросварки. Стоял грохот пневматических молотков, мешавший разговаривать.

Мне трудно было понять, как рабочие разбираются во всем этом. И все-таки я видел, что каждый из них занят своим делом. Об этом безошибочно можно было судить по уверенным движениям, озабоченным лицам, деловым репликам. Я обратил внимание на то, что к инженеру рабочие обращаются редко, значит, сами знают, что им делать. Пламенем и дымом, стуком молотков и запахов оплавленного металла встретило и проводило нас “специальное судно”, или “заводской объект №405”, как назывался тогда наш будущий боевой корабль.

После оглушительных пневматических трелей и ослепительных сполохов сварки в комнате заводоуправления казалось особенно тихо и уютно. Владимир Игнатьевич познакомил меня с графиком установки и монтажа механизмов. Поразили названные им цифры, над которыми никогда раньше не приходилось задумываться. В лодке нужно было разместить многотонные аккумуляторные батареи дизеля, главные электромоторы, десятки тонн торпедного, артиллерийского, штурманского и другого вооружения, протянуть многие километры электрических кабелей, проводов, водяных и воздушных магистралей, установить более сотни электромоторов всевозможных мощностей и назначения, тысячи измерительных приборов, контрольных устройств, предохранителей и других деталей. И все это в условиях, когда нужно экономить каждый квадратный дециметр площади и килограмм веса.

Судоргин говорил о выполненных и еще ожидаемых поставках оборудования от заводов, разбросанных по всему Советскому Союзу. И я зримо представил себе, Как вся страна строит мой корабль. Не выходя из тесного корпуса подводной лодки, зная только, откуда получена та или иная деталь, можно было изучить промышленную географию Подины. Почти каждый член экипажа нашей подводной лодки мог здесь с радостью узнать, что и его город, область или республика строили этот замечательный корабль.

— Через год, Григорий Иванович, готовьтесь плавать, — заключил инженер. — А пока изучайте новую технику, помогайте нам строить.

Главные старшины Рыбаков и Боженко ни внешне, ни по характеру не похожи друг на друга. Первый — худощавый, живой, общительный, острый на язык. Второй — из тех, кого обычно зовут увальнями, спокойный, сдержанный, немного флегматичный и молчаливый. Но в стремлении узнать все, что относится к их специальности, сходство у них поразительное. Есть еще одна замечательная, общая для них обоих черта — щедро делиться своими знаниями с подчиненными и товарищами.

Рабочий день давно кончился, но на заводской площади я встретил беспокойных старшин трюмных и электриков. Они направлялись к головным лодкам того же  типа, что и наша, посмотреть на работу механизмов. Там начинались заводские испытания. На одной запускали компрессор воздуха высокого давления, а на второй испытывались главные электродвигатели. Разве могли Рыбаков и Боженко отдыхать в такую ночь?

С командирами головных “Сталинцев” капитан-лейтенантами Дмитрием Кондратьевичем Братишко и Львом Михайловичем Сушкиным мы заранее договорились о допуске нашего личного состава на их лодки в период заводских швартовных испытаний и о выходе в будущем некоторых из старшин с ними в море.

На следующий день в одном из цехов завода я снова столкнулся с Рыбаковым. На этот раз он изучал трюмную помпу, находившуюся в процессе сборки.

— А где же ваш друг Боженко?

— Он в аккумуляторном сарае, товарищ командир. Туда поступила новая батарея для одной из лодок, и он пошел знакомиться с нею, — доложил Рыбаков.

Любознательность неугомонных старшин помогла нам правильно организовать боевую подготовку. Корабль и механизмы мы изучали теперь не только по чертежам и описаниям, но и на складах, в цехах завода, на своей и головных лодках. Все понятнее каждому из нас становились сложные лабиринты различных магистралей, сигнальных систем, бесконечное множество приборов. В команде заметно сократились разговоры о сложности подводной техники, а о ее грозной силе стали говорить чаще.

Серьезная систематическая учеба принесла свои плоды. Флагманские специалисты при очередной проверке знаний личного состава оценили их очень высоко. Было высказано мнение о необходимости осуществить на других кораблях некоторые полезные мероприятия, проводившиеся у нас. Об этом было доложено начальнику штаба, и однажды вечером я был вызван к командиру соединения.

Разговор принял совершенно неожиданный оборот. В кабинете капитана 1-го ранга находился представитель штаба флота. Поговорив со мной о положении дел на лодке, он, казалось бы вне всякой связи с предыдущим, задал мне несколько вопросов.

— Сколько времени вы служите на Дальнем Востоке?

— Пять лет.

— В отпуск выезжали?

— Нет.

— Когда и куда поедете отдохнуть в этом году?

— Отпуск мне запланирован в мае. Собираюсь съездить к родным в Туапсе и Дербент.

— Черное море и Каспий! Места хорошие, можно позавидовать. Должен, однако, вас огорчить: с отпуском придется повременить. Решен вопрос о срочной и довольно длительной вашей командировке. Семью советую отправить на юг, сами поедете к ней осенью. Послезавтра к десяти часам прошу быть готовым к выезду. Задание получите у меня. Командование лодкой временно сдайте батальонному комиссару Бронштейну. Не расстраивайтесь, лодка выйдет с завода только через год. Успеете и задание выполнить, и в отпуске погулять, и к плаванию подготовиться.

Он протянул мне руку, давая понять, что разговор окончен. Мне оставалось только пожать ее и сказать:

“Есть!”.

О том, что происходило в мое отсутствие, я узнал от товарищей по прибытии во Владивосток.

Плавать лодка начала гораздо раньше, чем это предусматривалось заводским планом.

В субботу в кубрике тяжелый электрический утюг не выключался весь вечер до отбоя. Нужен он был до зарезу каждому, но получить его от товарища, прежде чем он сгонит все морщинки с форменной рубахи и синего воротника и наведет на брюках стрелку, нечего было и рассчитывать. Приходилось терпеливо ожидать своей очереди. И чтобы не терять напрасно время, ожидающие стирали белые чехлы на бескозырки, растягивали их пружинами, чтобы просушить, а затем выгладить, драили суконками до блеска ботинки. Одним словом, краснофлотцы не собирались ударить в грязь лицом перед шефами. На воскресенье был намечен совместный выезд за город на живописный берег залива. А среди шефов много девушек, и к тому же хорошеньких. И каждому краснофлотцу хотелось выглядеть как можно лучше.

Воскресным утром вагон дачного поезда доставил шефов и подшефных моряков в дачную местность. Яркая зелень и прозрачный воздух невольно настраивали на лирический лад, и вскоре на лужайке молодежь в тесном кругу запела задорную комсомольскую песню. Затем вслед за штурманским электриком Сергеем Мамонтовым все дружно подхватили:

Если завтра война, если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов...

Пели долго, а когда устали петь, затеяли игру в “третий лишний”. На лужайке звучали смех и шутки Время бежало незаметно и весело...

— Военнослужащим немедленно возвратиться в части и на корабли! — неожиданно раздался голос запыхавшегося от быстрого бега краснофлотца.

Не останавливаясь, краснофлотец побежал дальше, выкрикивая те же слова, предупреждая воинов, которых сегодня здесь среди отдыхающих было немало.

Ох, как не хотелось уходить! Но дисциплина обязывала. Извинились перед Девушками, быстро попрощались с ними и бегом направились на перрон, куда подходил владивостокский поезд.

Некоторые на бегу делились замечаниями и обидами:

— Снова какое-нибудь учение проводится!

— Добро, кому по тревоге в море выходить, а нам только для того и бежать, чтобы сумку противогаза через плечо повесить!

—С девушками познакомиться некогда!

— Такое воскресенье испортили!

— Братцы, труды пропадают, зачем только чистились да гладились! Зря старались!

Мичман Илья Дмитриевич Дорофеев бежал вместе со всеми, оставив на лужайке жену с шефами. Ему трудно было поспевать за молодежью, мучила одышка, и он молча выслушивал насмешливые реплики. “Молодо-зелено. Вот прибудем в базу, придется поговорить с ними о дисциплине”,— твердо решил боцман.

В переполненном вагоне было тихо, как при большом несчастье. Невольно и вбежавшие в вагон моряки поддались общему настроению, прекратили разговоры и только тяжело дышали. Но вот кто-то заговорил о последних событиях. Они ошеломили своей неожиданностью. До сознания доходили лишь бессвязные обрывки фраз.

Нападение... бомбардировки... Германия... фашисты... Гитлер... война...

— Сволочи, — громко сказал Дорофеев, — гады!.. Теперь и здесь можно ждать пакостей.

От вокзала к казарме добирались попутными автомашинами. Город жил своей обычной жизнью. Как всегда, поблескивала красавица бухта, лентой тянулась Ленинская улица со знакомыми до мелочей зданиями. И все же за эти несколько часов что-то неуловимое вошло в ритм жизни города. Он стал как бы суровее и строже. На улицах не видно военных. Несмотря на воскресенье, к военкоматам тянутся вереницы людей; среди них есть и те, кто достраивал нашу лодку.

Возмущение фашистским вероломством, любовь к Родине, беспокойство за ее судьбы у судостроителей, краснофлотцев, старшин и командиров лодки проявились в стремлении быстрее достроить, испытать и ввести в строй новый боевой корабль. По окончании своей смены люди оставались в заводских цехах и на строительной площадке, чтобы сделать как можно больше. Не хотел быть в долгу и личный состав подводной лодки. Моряки часть работ по достройке взяли на себя.

Похудевший, осунувшийся, но всегда деятельный и бодрый, Владимир Игнатьевич Судоргин успевает бывать всюду, где нужны его опыт и знания. При этом все он делает спокойно и как-то незаметно. Непонятно, где и когда он отдыхает, но каждая смена считает, что инженер работает с нею.

Когда электросварщики закончили крепление листов надстройки и ограждения рубки, корпус подводной лодки предстал в окончательном виде. Подводный корабль красив и грозен.

Самоотверженный труд людей принес успех. Заметно впереди графика идет монтаж дизелей, главных электромоторов и других механизмов, часть из которых проходит заводские испытания.

Когда я возвратился из командировки, лодка готовилась к своему первому выходу в море. Команда была уже полностью укомплектована. Но главное — люди стали заметно серьезнее. Война взвалила на плечи каждого огромную личную ответственность независимо от возраста, вот и пришлось нашей молодежи стать не по летам взрослой.

Я не уставал любоваться своей подводной лодкой. Она была уже совсем готова. Ласкали глаз гладко “зализанные” для обтекаемости легкий корпус, надстройка и ограждение рубки. Сопротивление воде они окажут небольшое, и скорость хода от этого несколько повысится. Очень тщательно продумана схема размещения механизмов внутри лодки — их сравнительно легко будет обслуживать. А верхняя палуба? Это ведь мечта подводника! Широкая, ровная. Плясать можно. При этом не металлическая, а из красивого, правда, дорогого тика. Дерево это тяжелее воды, и в случае повреждений палубы при бомбежке куски дерева всплыть на поверхность моря не могут. Следовательно, врагу будет труднее определить местонахождение лодки. Казалось бы, плавай да радуйся, но не тут-то было. Чтобы сохранить эту палубу, пришлось выдержать “смертный бой” с военными химиками. Они требовали снять ее и заменить стальной, так как в случае попадания на нее стойких отравляющих веществ деревянные части труднее будет дегазировать, чем металл. Напрасно я горячо доказывал, что от самолетов противника обязательно будем погружаться, воевать собираемся под водой, а там для нас не только химия, но и сам черт не страшен. Доводы мои их не убедили. Хорошо, что вовремя подоспела помощь в лице командира дивизиона. Палубу мы отстояли, но уважение химической службы потеряли надолго... Ее представители ушли, ворча себе что-то под нос и пророча мне мучительную смерть от нарывов. “Мрачные личности!” — прошептал им вслед мой единомышленник боцман.

Готовимся к самому ответственному в заводских испытаниях моменту — пробному погружению. Этим, кроме герметичности, проверяется остойчивость лодки под водой, ее балластировка и нагрузка.

Если бы на окнах не было затемнения, можно было бы видеть, как поздно горит свет в кабинете начальника конструкторского бюро Соловьева. Вместе с инженером-конструктором Людмилой Васильевной Калачевой он еще и еще раз проверяет все расчеты. Одновременно на лодке инженер-капитан-лейтенант Михаил Исидорович Шаповалов, главстаршина Константин Рыбаков и все краснофлотцы электромеханической боевой части тщательно осматривают каждый забортный клапан.

В бухте лодка приняла главный балласт, ушла под воду и приступила к дифферентовке. Корпус герметичен, в нагрузке просчетов нет. Приводим лодку в такое положение, когда она как бы “висит” на перископе. В момент такого равновесия стоит только опустить перископ, то есть уменьшить на несколько десятков килограммов вес вытесняемой кораблем воды, как вся махина весом более тысячи тонн начнет погружаться. Поднимешь перископ, и лодка начинает всплывать. На бòльшую точность трудно и рассчитывать.

Подводное кренование продолжалось несколько часов и потребовало от экипажа и особенно от командира электромеханической боевой части и группы трюмных большого напряжения сил. Ведь пока идут испытания, ни всплывать на поверхность, ни ложиться на грунт не разрешается. Задача нелегкая, если учесть, что ход дать нельзя, а глубина не превышает пятнадцати метров Рабочим и инженерам приходится перемещаться по отсекам И это влечет за собой бесконечные поддифферентовки, для которых используется сжатый воздух.

Пока лодка шла под перископом, я находился в боевой рубке, следил за поверхностью воды в бухте и одновременно за Плавучестью лодки. Центральный пост был целиком отдан “на откуп” механику. Он там священнодействовал вместе с Рыбаковым и его группой трюмных. Кроме дифферентовки и кренования, на чем было сосредоточено основное внимание, им приходилось отвлекаться и на другие дела. В центральный пост поступали все доклады о просачивании воды внутрь прочного корпуса, о работе механизмов во всех отсеках, о передвижении людей по лодке. На все нужно было успеть отреагировать, о самом необходимом хотя бы кратко, но точно записать. Справились мы с задачей неплохо, особенно, если учесть, что это было первое наше погружение.

Кренование показало отличные результаты. Решены были и другие вопросы испытаний. Оставаться под водой больше незачем. Даю приказание продуть среднюю балластную цистерну, и вот рубка и палуба показались на поверхности. Вполне разделяю нетерпение курильщиков и вместе с ними мечтаю сделать добрую затяжку. Но подводнику нужно торопиться обдуманно, не спеша. Я нарушил это правило и за это был наказан.

Из-за бесконечного травления сжатого воздуха внутрь корпуса давление его к моменту всплытия намного превышало атмосферное. Чтобы уравнять давление с забортным, на крышке люка есть сравнительно небольшое отверстие — атмосферный клапан. Его-то и следовало открыть раньше, чем люк. Это азбучная истина для подводника. Но бывает, что и азбуку забудешь, особенно, когда долго не был под водой. Так случилось и со мной. Вместо атмосферного клапана я развернул кремальеру крышки люка. Раздалось шипение рвущегося наружу воздуха. Находившихся внизу ударило по барабанным перепонкам так, как это случилось бы, если бы самолет мгновенно приземлился с высоты трех — четырех тысяч метров. Со мною же произошло вообще нечто невообразимое. Наблюдавшие за лодкой с берега могли видеть, как над мостиком сначала появились не фуражка и голова командира, а его ботинки и ноги. Выброшенный устремившимся наружу воздухом, я не упал за борт только потому, что крепко ухватился за ручки кремальеры крышки люка, которая давлением воздуха развернулась на 180 градусов. Никогда до этого, ни после мне не удавалось с такой легкостью выжать стойку на руках. Со стороны это, конечно, было смешное зрелище, но я от неожиданности вначале был ошеломлен, а две вскочившие на голове шишки не располагали к смеху. От моментальной смены давления над люком и в его шахте образовался пар. К счастью, внизу никто не понял, что произошло, а сам я об этом случае рассказывать не стал. Впрочем, огорчение это было мимолетное и не могло омрачить радости за свой корабль, с честью выдержавший первое подводное крещение.

С того дня мы выходили в море почти ежедневно. Заводские испытания шли успешно. Чем больше личный состав познавал свою специальность, тем увереннее обслуживал механизмы, внимательнее и требовательнее относился к работе материальной части. Командиры, старшины и краснофлотцы не мирились даже с незначительными недостатками. Иначе и быть не могло: все понимали, что с этими механизмами нам плавать и в бой идти! К чести заводского коллектива, рабочие нас в этом также поддержали.

С каждым выходом список дефектов, предъявляемых заводу, уменьшался. Наконец наступил день, когда серьезных претензий не осталось. Вместе с заводом доложили о готовности корабля к государственным сдаточным испытаниям. Меня назначили заместителем председателя государственной приемочной комиссии.

Все мы отдавали себе отчет в том, что государственная приемка — это не только всесторонняя проверка корабля, его тактико-технических данных, надежности работы механизмов, но одновременно и экзамен для команды, проверка ее способности управлять техникой.

Мичман Юрий Елин и старшина 2-й статьи Либерман еще в базе придирчиво проверили, твердо ли усвоили мотористы правила ухода за дизелями при их работе на длительном режиме и повышенных оборотах. И они не успокоились, пока не добились от каждого уверенных и твердых знаний. Это была подготовка к испытанию машин при работе на полную мощность.

Мотористы Калиниченко, Бубнов, Бочанов и Лебедев со знанием дела помогали своим старшинам и заводским рабочим, участвовавшим в сдаче корабля, обслуживать двигатели, вспомогательные механизмы, следить за температурой подшипников и показаниями приборов. С их помощью удалось развить предельное число оборотов двигателей и в течение многих часов поддерживать этот режим.

Чтобы увеличить мощность дизелей, в пятом отсеке работали две турбовоздуходувки. Они с такой силой засасывают воздух, что в шахте люков центрального поста, через которую поступает воздух, образуется нечто вроде аэродинамической трубы. Трюмный Молодцов с большим трудом смог преодолеть сопротивление воздушных потоков и подняться на мостик, а вот спускаться пришлось, что называется, с попутным ветерком.

Мы со штурманом лейтенантом Ю. В. Ивановым весь период скоростных испытаний находились на мостике. Приятно было наблюдать стремительный бег лодки. Несмотря на большую скорость, буруны у форштевня и за кормой сравнительно невелики. Лейтенант знает, что именно это признак совершенства конструкции. Некоторые же полагают, что, чем выше пенистая водяная грива вырастает по носу и за кормой корабля, тем выше его скоростные данные. Какое заблуждение!.. Высокие буруны — признак плохой обтекаемости подводной части корабля, что создает большое сопротивление и мешает развивать большую скорость.

— Сколько подтверждает мерная линия{1}? — спрашивает меня и председателя государственной комиссии строитель лодки, пока мы заняты точным замером скорости.

— Не беспокойтесь, Владимир Игнатьевич, премия за превышение проектной надводной скорости от вас не уйдет, — отвечает капитан 1-го .ранга Булавинец.

— Дело не в премии, а чтобы не хуже, чем у других. — С этими словами Судоргин скрывается в люке.

— Наверное, пошел поделиться с рабочими радостью, — замечает председатель комиссии.

За вертикальным рулем — старшина 2-й статьи Александр Игнатьев. Обязанности его до смешного просты — непрерывно перекладывать руль с борта на борт. Если учесть, что лодка идет самым полным ходом, то это граничит с варварством. Но командир отделения рулевых понимает: нужно убедиться в надежной прочности рулевого устройства в самых тяжелых условиях. За кормой тянется длинный зигзагообразный шлейф белой пены. Лодка послушна воле рулевого, она катится то вправо, то влево, соответственно кренясь на противоположный повороту борт. Стоящие на мостике изредка обмениваются короткими репликами о поворотливости корабля, потере скорости на поворотах, но Игнатьев думает о том, что видит. Красивое зрелище!

— Срочное погружение!

Члены приемочной комиссии одновременно пускают секундомеры. Мое же дело — управление кораблем. Не прошло и полминуты со времени подачи сигнала, а лодка, как по волшебству, исчезла с поверхности моря. Мне это вдвойне приятно — и за лодку, и за ее молодой экипаж.

Продуваем цистерну быстрого погружения, задерживаемся на заданной глубине. Только белая пена и пузырьки воздуха на поверхности моря над нами свидетельствуют о том, что здесь совсем недавно находилась подводная лодка. Заданный конструкторами норматив выдержан и перекрыт.

Всплывать будем не скоро. Нам предстоит погрузиться на предельную глубину. Погружаемся “этажеркой”, то есть задерживаемся на глубинах вначале через каждые двадцать, а затем десять метров. Все идет как нельзя лучше — герметичность лодки полная, лишь изредка приходится поджимать тот или иной сальник, чтобы устранить капельное просачивание воды. Люди ведут себя прекрасно. Большинство из них на такой глубине впервые, и все же ни на одном лице я не видел следов волнения — такова сила уверенности в своей технике.

На грунт легли на глубине, на пять метров превышающей официальный предел. Испытали помпы, забортную арматуру — все работает нормально. Прочный корпус, его набор, листы обшивки — эти стальные мускулы корабля, как их часто называют, не издали ни единого “стона”. Хорошую сталь сварили рабочие! В прочности лодки я настолько уверен, что в трудную минуту, если придется уклоняться от противника, ни секунды не задумываясь, нырну на глубины, много большие, чем указывает красная черта на глубомере. Какое удовлетворение верить тем, кто строит, и командовать таким замечательным кораблем!

Меньше месяца потребовалось комиссии на проведение государственных испытаний по полной программе. В последний день задержались на полигоне боевой подготовки до темноты. Возвращались в базу ночью. Прожектористы точек, расположенных на входных мысах, скрестили лучи своих установок на нашем мостике, совершенно ослепив нас. В таком же положении оказался находившийся неподалеку от нас и шедший на пересечку нашего курса торпедный катер.

Когда маленький кораблик врезался в левый борт лодки, мы с сигнальщиком, щурясь от нестерпимо яркого света, не сразу сообразили, что произошло. Только когда катер беспомощно закачался в нашей кильватерной струе, мы поняли: произошло несчастье и нужна немедленная помощь. Взяв потерпевший аварию катер на буксир, мы пересадили на него фельдшера для оказания пострадавшим первой помощи, В результате удара у торпедников оказалось смятым в лепешку таранное отделение, заглохли моторы. К счастью, обошлось без тяжелораненых. По прибытии в базу обстоятельства столкновения обсуждались флотской аварийной комиссией, которая реабилитировала нас.

Государственная приемочная комиссия собралась в кабинете директора завода для подписания акта приемки подводной лодки от промышленности. Один за другим ставят свои подписи под документом все члены комиссии. Корабль принимается в состав Военно-морского Флота. Теперь это уже не объект под заводским номером, а боевая единица, которая скоро официально получит свое название.

Члены комиссии поздравляют друг друга. Я от всей души пожимаю руку строителю лодки.

— Сердечное спасибо вам, Владимир Игнатьевич,— говорю я,— и в вашем лице всем инженерам, техникам и рабочим завода за отличный корабль! От имени краснофлотцев, старшин и командиров корабля заверяю всех, участвовавших в постройке лодки, что мы добросовестно и настойчиво возьмемся за учебу. И, если нам доведется встретиться с врагом, вам за нас краснеть не придется!

Никаких торжеств по поводу сдачи и приемки новой подводной лодки не устраивалось. Ограничились взаимными пожеланиями успехов и занялись будничными делами. Рабочий коллектив перешел на достройку других кораблей, а мы принялись за боевую учебу. К вечеру лодка бросила якорь в одной из бухт залива.

30 октября 1941 года был получен приказ о присвоении лодке номера, подъеме на ней Военно-морского флага и зачислении ее в состав Тихоокеанского флота. Подъем флага решено было произвести утром 31 октября у пирса соседней бригады подводных лодок.

Сообщение не застало экипаж врасплох. К этому торжественному дню мы готовились давно вместе с нашими шефами — рабочими и служащими одного из предприятий Владивостока. Их подарок — шелковые кормовой флаг и гюйс — дождался своего дня.

Хотя на корабле полный порядок, решено было немедленно приступить к большой приборке. Ведь завтра официальный день рождения нашего боевого корабля. Именинник в свой праздник должен блестеть!

Собрав на верхней палубе весь личный состав, я обратил его внимание на важность предстоящей приборки. Говорить много не пришлось. Команда сама отлично понимала, что для такого торжества борта, палубу, надстройку, мостик, отсеки и механизмы нужно привести в идеальный порядок. Старший помощник решил даже одеяла выгладить и провести внеплановую смену Постельного белья.

Мичман Дорофеев приказал спустить тузик и вместе с краснофлотцем Подковыриным медленно обошёл вокруг лодки. Ничто не может укрыться от зоркого дорофеевского глаза. То он увидит соляровое пятно на краске, то лишь ему одному заметный дефект на ватерлинии. Все, что нужно для приведения в порядок бортов, находится под рукой. За транцевой доской тузика баночки с бензином и красками, куски ветоши, малярные кисти... На глаз, без шнура, никто, кроме боцмана” так ровно кистью линию провести не сможет. И хотя она и без того ровная, эта ватерлиния, но завтра на пирс придут старые друзья Дорофеева — не осудил бы кто... Оно спокойнее, если лишний раз самому проверить, а где нужно и подправить. Но вот борт приведен в полный порядок, и мичман разрешает вымыть, поднять и установить на место тузик.

Старшина 2-й статьи Игнатьев и краснофлотец Немальцев сняли с мостика все рыбины, вымыли их на пирсе, уложили на место и надраивают до солнечного блеска медь на мачте, колоколе и компасе. Рулевой Николаевский забрался в кормовую надстройку, чистит и смазывает привод вертикального руля. У пушек самозабвенно трудятся комендоры.

Спускаюсь вниз и обхожу лодку. В концевых отсеках торпедные аппараты блестят, запасные торпеды в стеллажах после чистки аккуратно смазаны, койки команды заправлены все как одна.

В дизельном отсеке я вижу только ноги мотористов, свесившихся вниз головой, как циркачи на трапеции, и ветошью насухо протирающих трюм от соляра и масла. Старшина группы мичман Елин не только руководит приборкой, но и сам, как он выразился, делает жар-птицу из плит дюралевого настила.

Так в каждом отсеке. Но, несмотря на наведенную чистоту, старшины в один голос просят разрешения продлить приборку еще на два часа для “подбирания концов”. Их просьбу поддерживает и старший помощник.

Разрешения не дал. Приказал все уложить на места и закончить приборку. Старпому объяснил:

— Нельзя увлекаться. Чище чистого корабль делать не нужно. Его и в таком виде не стыдно показать кому угодно. А вот о внешнем виде команды этого сказать не могу. Грязные как черти. Предоставьте время всем вымыться в бане и привести себя в порядок. Обеспечьте на завтра построение в обмундировании первого срока.

Утром пирс скатили водой из шланга и привели в порядок. Здесь разместились военный оркестр и приглашенные: моряки, судостроители и шефы. Деревянная палуба лодки, предмет нашей гордости и зависти многих подводников, поблескивает в первых лучах утреннего солнца. В кормовой ее части выстроена команда.

Боцман и старшина 2-й статьи Игнатьев по приказанию старпома еще раз проверяют надежность крепления стеньгового флага и флагов расцвечивания. С нетерпением ждем наступления торжественной минуты.

Вот прибыли капитан 1-го ранга Полтавский и полковой комиссар Павел Иванович Раевский. После моего доклада они поздравляют личный состав с корабельным праздником. Зачитывается приказ и дается разрешение на подъем Военно-морского флага.

Становлюсь у кормового флагштока. Флаг буду поднимать сам, а гюйс — старпом, старший лейтенант Дунец.

Бело-красный “исполнительный” флаг на сигнальной вышке штаба бригады подводных лодок поднят до места. Одновременно на всех кораблях, стоящих у пирсов и на рейде, до места подняли ответный вымпел. С мостика вахтенный командир лейтенант Иванов четко подает команду:

— На флаг и гюйс смирно!

Всего минуту длится торжественное молчание перед подъемом флага. А сколько мыслей пробегает за это время в голове воина. Вот стоят в строю самые молодые наши краснофлотцы Василий Легченков и Серафим Завгороднев. Они молчат, но их думы так ясно написаны на лицах, что почти безошибочно можно прочесть:

“Сейчас над кораблем взовьется флаг, наше Знамя, символ чести Военно-Морского Флота Советского Союза. Защита этой чести вверяется экипажу, а следовательно, каждому из нас лично. Под этим флагом пойдем в бой с врагом, не пожалеем жизни, но чести флага не уроним, имя твое, любимая Отчизна, пронесем через бури и грозы испытаний незапятнанным. Пока под полосатой краснофлотской тельняшкой будет биться хоть одно сердце, флаг над нашим кораблем не будет спущен ни перед каким врагом. В этом клянемся святым для нас именем матери-Родины!” И многим, наверное, в этот момент пришли на память слова военной присяги: “До последнего дыхания быть преданным своему народу”.

“Исполнительный” спущен. Над бухтой Золотой Рог началась перекличка медноголосых рынд, отбивающих первые склянки. Перекрывая их перезвон, Иванов командует неестественным от волнения голосом:

— Флаг, гюйс, стеньговый флаг и флаги расцвечивания поднять!

Оркестр исполняет Государственный гимн Союза ССР. Замер строй краснофлотцев, приняли положение “смирно” заводские рабочие и шефы, командиры взяли под козырек.

По флагштоку медленно поднимается кормовой флаг. На его бело-голубое полотнище с красной пятиконечной звездой, серпом и молотом равняются моряки. В строй вступил новый боевой корабль — рядовой Военно-морского Флота с коротким, скромным и гордым именем: “С-56”.